Всякий, у кого вместо лап и хвоста есть доступ в интернет, легко узнает, чем славится этот остров в смысле истории, архитектуры и прочих достопримечательностей. Но, кроме всех этих мелочей, у острова Торчелло есть еще одна особенность.

Впрочем, по порядку.

Климат в Венеции нельзя назвать идеальным.

Население островов страдает простудами, артритами, ревматизмом, саркастическим отношением к китайским туристам и некоторыми другими недугами, а лучше сказать – особенностями.

О некоторых из которых не принято говорить вслух.

К примеру, живет где-нибудь в Канареджио, в приходе святого Альвиза, пожилая вдовая дама. Синьора, скажем, Лаура.

Есть у нее дочка с зятем, внуки-оболтусы, вязание, телевизор – словом, жизнь как жизнь, ничего особенного. Вяжет синьора Лаура жилетки внукам, печет по воскресеньям печенье, и вот в один прекрасный день приходят на горячий шоколад с печеньем внуки, и младшенький, востроглазый, прячась от сестрицы за бабкиным креслом, вдруг говорит:

– Бабушка, а на чем это ты таком длинном и меховом сидишь?!

Дальше следует замешательство, бабушка оправляет юбки и переводит разговор на другую тему, а вечером старшенькая рассказывает маме, что у бабушки появилась какая-то странная меховая полосатая штука, на которой она сидит, а показывать никому не хочет.

И дочка с зятем отчего-то бледнеют и, уложив детей спать, долго шепчутся на кухне, а на другой день ранним вапоретто едут к синьоре Лауре, чтобы убедиться в своих подозрениях…

Или, к примеру, живет в Кастелло[15] некий синьор Карло.

Работает в кредитном отделе большого банка, ездит в командировки в Германию, имеет приличные портфель, усы и репутацию…

И вот в один прекрасный день соседи замечают, что усы у дона Карло стали как-то вдруг длиннее, движения – мягче, а потом – помилуй Бог! – соседка видит почтенного банковского служащего с голубем в зубах.

Тут уж дело принимает нешуточный оборот, звонят сыну в Виченцу[16], тот приезжает…

Ну, думаю, даже самый недогадливый читатель уже понял, о чем я.

Семья, конечно, горюет, но не чрезмерно, ибо обросший шерстью дон Карло приобретает вдобавок к хвосту и четырем лапам вполне солидные девять жизней, положенных коту, и, будучи под покровом ночи вывезен родными и близкими на остров Торчелло (вот мы и дошли до сути), селится на пустынной (на первый взгляд) вилле, мимо которой проходил каждый, кого влекли к себе мозаики Страшного Суда или вкуснейшая жареная рыба ресторана Villa600.

Вы ни с чем не перепутаете этого дома. Ставни его всегда закрыты, и пахнет он…

Ну, вы меня понимаете. Кошками он пахнет.

Глава самоуправления Торчелло живет на той же вилле вместе с супругой, и досужие туристы кричат ему иногда через забор сакраментальное (и, конечно же, совершенно бесполезное) «кис-кис» на разных наречиях, а дети (ох уж эти дети!) спрашивают звонкими голосами: «Мама, а разве котики бывают такие большие?!»

Мэр Венеции посещает Торчелло инкогнито несколько раз в год, дабы убедиться, что почтеннейшие жители острова ни в чем не терпят нужды и притеснения, а родные и близкие, оставшиеся в городе, исправно платят налог на питание для своих родственников.

Детям, достигшим шестнадцатилетия, в таких семьях обычно сообщают, что кроме дедушки, покоящегося на Сан-Микеле, у них есть еще и бабушка НА ТОРЧЕЛЛО.

Об этом не принято говорить в школе, и тему эту вообще принято аккуратно обходить за семейным столом, потому что не обо всем же можно болтать просто так за завтраком…

* * *

Январь в Венеции.

Культурная русская публика организованно пялится в сплошной туман, пытаясь разглядеть за его завесой мост Вздохов, – тщетно. Но снимать надо, и публика щелкает камерами.

У Сан-Марко разбирают елку. Остро пахнет хвоей, рабочие пакуют ветки.

– Кончился у них праздник, – говорит сочувственно русский джентльмен русской даме. И дама, и джентльмен средних лет хорошо одеты, на джентльмене висит несколько тысяч евро в виде фотоаппаратуры. Снимать – нечего. Мир бел и безвиден.

– Анна Иванна, смотрите, вот такой шарфик давайте вам купим?

Старшеклассники с училкой. Анна Иванна, робея, примеряет нечто плюшевое, с люрексом. Молодежь щелкает друг друга айфонами. Фон айфонам создают только витрины – дальше витрин ничего не видно.

В молочной пелене по Большому Каналу медленно ползут большие вапоретто. Над капитанскими рубками вертятся радары – туман… Туман глушит звуки, и справа по борту внезапно возникает серебряная гребенка гондолы.

Истинным самураям плевать на погоду. Замотанные в шарфы, платки и шали, японские туристы пытаются получить 110 из ста возможных процентов влажности.

– Сейчас, конечно, холодно, – задумчиво говорит очаровательная русская старушка в шляпке своей товарке. – Но летом-то они, наверное, тут купаются?

– Летом – точно купаются. Жаль, нам завтра уезжать. На Крещение я б точно окунулась…

Мое воображение сжимается от ужаса и оттаскивает меня за шиворот прочь, от воды, к стеклянным дверям бара, за которыми немедленно предлагают кофе.

– И граппу! Пожалуйста, граппу!

* * *

Июль. Ветреный жаркий полдень. Мы пьем кофе на набережной у Реденторе[17]. Перед нами пыхтят по каналу Джудекки вапоретто, снуют туда-сюда мелкие лодочки, гудит баржа, груженная досками, с воем проносится катер скорой помощи. Потом, неправдоподобно громадный и неповоротливый, со стороны Маргеры[18]в канал вползает океанский круизный лайнер. Спереди и сзади чудовище конвоируют маленькие сердитые буксиры. Вся жизнь лагуны с ее живой суетой становится внезапно игрушечной возней под брюхом левиафана, а домики и церквушки на Дзаттере[19] – детскими кубиками.

Туристы хватают камеры. Кадр и правда впечатляющий…

– Какое уродство, – привычно ворчу я.

– И не говорите, – подхватывает хозяин, занятый какими-то бумагами тут же, за соседним столиком. Мы понимающе переглядываемся, и он салютует мне стаканчиком просекко.